Пока кости челюсти не заживут, не срастутся. Месяц примерно ему только жидким питаться, что меж зубов пропустить можно. И… это… красавица… Ты перестань так меня наглаживать! А то я… что-то волнительно мне становиться!

Ага… как же! Фатьма коротко взглянула на него, чертенком игривым… блеснула своими карими глазами и стала поглаживать вовсе не руку. А район простыни, который уже и так изрядно набрал в размерах!

— Ты что делаешь? А если кто зайдет? Зачем мучишь меня? — прохрипел Косов.

— Зачем мучаю? Вовсе не мучаю!

Она вскочила с топчана, и, подскочив к двери, быстро задвинула на ней щеколду. А потом как-то… одним рывком через голову стащила с себя платье.

«Ох ты ж… трусики красные… пояс черный. Бюстгалтер — тоже красный, и эти чулочки! Смерть мужикам! А фигура-то! Аж кровь в голову ударила, и на пот что-то пробило!».

— Ванечка! Я понимаю, тебе сейчас двигаться нельзя… Но ты и не двигайся, я сама все сделаю! Лежи, хороший мой…

Она снова присела на топчан, но уже по-другому, подальше, в ноги. Просунула сначала руку под простыню, и…

«Ох какая ручка ласковая и умелая!».

Потом она стянула с него простыню и трусы и встала над ним на четвереньки, демонстрируя свое тело в красивом белье.

— Я сама… сама все сделаю! Ох как я хочу… чтобы тебе хорошо было!

И головой своей брюнетистой… верх-вниз… верх-вниз…

У Косова перехватило дыхание. Не удержавшись, он стал негромко постанывать. А чертовка, периодически выпуская… предмет обработки изо рта, поглядывала на него с улыбкой, продолжая работать ласковой рукой.

— Нравиться? Нравиться, Ванечка? — и снова верх-вниз голова, верх-вниз, — вот так, хороший мой… а то ходят тут вокруг… кобылки разные! Нет уж… все это мое!

Надолго его не хватило. Очень уж картина была… впечатляющая. А про ощущения — вообще промолчать только!

«Как там в будущем… в интернет-мемах было… «Представь! Она не сплевывает! — Святая женщина!».

Ага… когда он задергался, задвигал телом, она лишь плотнее прижалась к нему, обняв руками за ягодицы. И даже зарычала… вроде бы…

Когда он лежал, отдыхая:

— А как же… ты? Я сейчас… не очень-то… что-то могу.

Она тихо засмеялась:

— Так я… тоже. Вот… теперь трусы все мокрые! Как домой в мокрых-то ехать?

— К-х-х-а…, - закашлялся он, — так ты… вон — сполосни под умывальником, да у печки повесь. Они же тоненькие, быстро высохнут!

Потом он курил, стоя у приоткрытой двери на улицу, и старательно отводил взгляд от смуглой голой попы у умывальника. Фатьма, похоже, видела эти его… недюжинные усилия. Потому как улыбалась.

Они пили чай, женщина рассказывала ему про житье-бытье.

— Ваня! Мне же баню достроили! Так все здорово получилось! Вот приедешь, я тебя в бане попарю! Знаешь, как в бане все хорошо дед Митяй сделал! Говорит, что ни у кого такой бани нету! Вот!

А он сидел, улыбался, насколько позволяли его разбитые губы, и думал, что сейчас у нее под платьем только чулки и пояс. И опять что-то… шевелилось.

— Я смотрю, ты и в ателье сама сходила. А говорила — стесняешься Александра!

Она кинула на него взгляд:

— Ты ревнуешь что ли… Вань? Ну да… ты же потерялся куда-то. А там — сроки были назначены. Вот… набралась смелости и пошла.

— И как?

Она развеселилась:

— Слушай… там так смешно было! Этот портной… ну, Александр. Он, похоже, еще больше меня стеснялся. А уж когда понял, что я — без тебя пришла… Я думала — все, совсем мужик сомлеет. Но ничего, крепкий оказался! — и смех у нее такой — негромкий, заливистый, — он все норовил выйти, когда я переодевалась. Но потом — просто отворачивался.

«Ага… отворачивался! Там зеркало такое, что отворачивайся, не отворачивайся!».

— Ну вот… а он, такой, говорит — следующая примерка через неделю. А я ему — а нельзя ли, Александр, сейчас все сделать? А то я — сильно занятая женщина! А он… помялся, помялся, и отвечает, мол, можно, только вот ждать придется. А что я? Говорю ему — подожду! Он убежал, а потом и чай мне принес, и конфеты, и баранки свежие, мягкие! Представляешь? Вот так я все сразу и забрала! А тебе нравиться?

И опять — встала и покружилась, позволяя разглядеть себя со всех сторон! И улыбается, улыбается… Вот же ж!

— Только вот… Александр этот! Вредитель он! Он на подклады, и на платья, и на юбки шелк поставил!

— И что с того? — удивился Иван — «шелк же — это же хорошо? или нет?».

— Да с того, что теперь и платья, и юбки… постоянно поднимаются. Особенно при ходьбе! Пройдешь немного и чувствуешь — платье уже чуть не на поясе! Постоянно поправлять приходиться!

«Мда… это явно — диверсия! Причем умышленная такая! Заранее обдуманная!».

— Иди сюда, красавица, — прохрипел он, протянув к ней руки.

— Стой, стой, стой, Ваня! Тебе сейчас нельзя же!

— А мы вот так сделаем!

Он лег на топчан и усадил ее на себя сверху. Фатьма только платье приподняла!

— Ох! Хорошо-то как! — простонала, направляя его в себя.

Он опять уплыл куда-то. Только вот активничать ему… ага, рано! В голове замолотили какие-то молоточки.

— Я сама… сама… лежи, Ванечка!

Он тискал ее попу, лежа с закрытыми глазами, слушая ее стоны. К финалу они пришли практически вместе. Она упала ему на грудь и рыча, вцепилась ему зубами в плечо.

«Ох ты ж как… больно!».

— Ну вот… что же я наделала? Ты и так… весь побитый, а сейчас еще и плечо… вот какой кровоподтек! — корила она себя.

— Перестань! Все нормально, пройдет этот синяк! Я вот что сказать хочу… Новый Год на носу! Давай вместе его встретим, у тебя? — предложил он, когда они снова пили порядком остывший чай.

Фатьма взвизгнула от радости и бросилась ему на грудь.

«Ох как… ребра-то…».

— Ой! Прости меня! Прости дуру такую!

— Ты и я, да? Я всего-всего наготовлю! В баню сходим! А что мне надеть? Платье это? Или другое? Или юбку?

— Мне понравиться, если ты будешь как сегодня — в трусиках, лифчике и чулках с поясом!

Она зарделась.

Когда она уходила, то, несмотря на все увещевания, он натянул брюки и куртку, вышел проводить на крыльцо.

До самого вечера его никто не беспокоил. А потом зашла Лида.

— И что это за… Шамаханская царица была? — не глядя на него, очень сдержанно поинтересовалась она.

Иван хмыкнул:

— Как ты ее… поэтично назвала. Фатьма, она моя знакомая. Хорошая знакомая. Я ей как-то помог, а потом она мне